Мужчина провожал Олесю до дома. Шел за ней от автобусной остановки, долго курил у дверей магазина, поджидая ее с тяжелой сумкой полуфабрикатов. Обычно Олеся выходила, перекладывала сумку из одной руки в другую и медленно шла к подъезду, и мужчина шел следом.
На этот раз Олеся вышла, неся в руке перевязанный тоненькими веревочками торт и черный пакет с продуктами. Поставив сумку на землю, она смотрела на свою ладонь, где саднила еще не зажившая царапина – утром обрезалась.
-Разрешите? – мужчина протянул руку. – Вам, наверное, тяжело, я помогу…
Олеся подняла на него глаза.
-Ничего, я сама.
Но он вежливо отцепил ее холодные пальцы от полиэтиленовых ручек и пошел чуть впереди – невысокий, худощавый, в длинном черном плаще, без шляпы. В другой руке мужчина нес дипломат.
Шел он широко, легким натренированным шагом, и Олеся не поспевала за ним.
Они свернули с асфальтированной дороги на протоптанную дорожку, ведущую через детскую площадку.
-Послушайте, - Олеся чуть прибавила шагу, чтобы догнать мужчину, - откуда вы знаете, где я живу?
-Видел, - он полуобернулся, не снижая темпа. – Я вас знаю, Олеся. Вы медсестра в тридцатой больнице, я к вам весной на уколы ходил.
-Я вас не помню, - возразила она. – Хотя, у меня каждый день много больных.
-А я шел мимо, смотрю – девушка надрывается. Нехорошо… Я вообще считаю, что женщины не должны носить ничего тяжелее букета цветов.
-Редкое мнение, - хмыкнула Олеся.
Они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж.
Олеся достала из кармана ключ.
-Я в семье главный добытчик, - мужчина поставил пакет на пол, дожидаясь, когда Олеся откроет дверь. – Моя жена – замечательная женщина, но совершенно не умеет вести домашнее хозяйство. В последний раз я видел, как на рынке ушлые бабуси ей пытались впарить пять кило гнилой картошки, - и он по-доброму рассмеялся. – С тех пор туда хожу один.
-Спасибо, - прервала его Олеся, шагая в квартиру, и протянула руку за пакетом.
-Через порог не передают, - заметил он. – Плохая примета. Можно, я войду?
-Нет, я в приметы не верю, поэтому верните мне сумку, и идите куда шли.
-Может быть, я не внушаю вам доверия, раз вы не приглашаете меня даже на чашечку кофе? – шутливо осведомился он.
-Почему же? – Олеся пожала плечами. – Вы не похожи на маньяка, если только в чемодане нет окровавленного топорика.
-Ха-ха-ха, конечно, нет! Но если вы не хотите, я настаивать не буду. Кстати, меня зовут Сергей. Пушкин.
-Жаль, я не Наталья Гончарова, - ответила Олеся и закрыла дверь.

Последний раз Олеся была влюблена летом, когда ее сердце похитил молоденький восемнадцатилетний мальчик, проходивший практику в ее больнице. Красавец, спортсмен, романтик, он каждое утро приносил ей в процедурку шоколадки, следил за ней влюбленными глазами и безропотно принимался за отмывание полов в коридоре, едва она движением головы указывала на ведро и тряпку. Через месяц ухаживания Олеся растаяла и пригласила мальчика в гости. Чтобы предстать перед ухажером во всей красоте, ей пришлось одолжить у подруги стильный брючный костюм, сделать модную прическу и приготовить на ужин целую сказочную феерию из курицы в приправами, бутылки красного вина и корзины фруктов. Впереди маячила перспектива остаток месяца провести на жесткой диете или питаться одними супами из пакетика, но Олеся в тот вечер бы поставила и весь мир на карту.
А мальчик не пришел… Где-то в половине двенадцатого Олеся, выпив полбутылки вина, уже рыдала в ванной.
Утром любовник появился в дверях кабинета как ни в чем ни бывало. Долго и бестолково возил шваброй под шкафом, и едва последний пациент закрыл за собой дверь, сбросил халат и со всей юной страстью вцепился в Олесю. Та, обезумев от желания и хмеля прошлой ночи, отдалась ему безоглядно…
Заправив рубашку в штаны и застегнув халат, красавец и спортсмен подал ей зачетку и мягким голосом объявил, что его практика закончилась, а еще вчера пришла повестка из военкомата, да и вообще, к серьезным отношениям он не готов.
Олеся едва не выронила капельницу, которую начала заправлять. Она стояла, смотрела на капающий из прозрачной трубочки физраствор и даже не слышала, как вошла заведующая.
-Крылова! – заставил Олесю очнутся ее шершавый голос, неприятно царапнувший слух. – Вы что, очумели? Закройте кран – вода каплет!
Машинально Олеся взяла тряпку и стала протирать пол. В лужу текли слезы.
С того времени ей некогда была заниматься устройством личной жизни. Она не кокетничала с больными, тем более, когда ее перевели в другое отделение, улыбаться стало некому, кроме полупарализованных старух да слабоумных калек.
Подруги махнули на нее рукой. Повыходили замуж, и теперь звонили ей, если надо было срочно понянчить чьих-нибудь отпрысков в то время, как их родители развлекались. Олеся не сопротивлялась. Последние три недели она – с подачи соседки снизу, очень набожной женщины – после дежурства ходила в церковь, словно хотела замолить какой-то невидимый, но тяжелый грех, или попросить помощи свыше – кто знает?
В уголке, на серванте появились две маленькие иконки, молитвослов, а под кофточкой носила золотой крестик – подарок соседки на день рождения. В церкви Олеся всегда молилась о здравии родных, изредка вспоминая, что неплохо бы и подумать о себе, пожелать – не женишка, но человека серьезного, пусть не обеспеченного, но чистого сердцем. И каждый раз, поднимаясь с колен, после «Аминь», грустно вздыхала: «Да вряд ли». Чистые сердцем почему-то оказывались либо вечно ищущими истины в вине, либо бегущими от соблазном жизни в монастыри. Несмотря на отсутствие каких-либо перспектив в жизни, Олеся не собиралась в монастырь, ей вполне хватало больничных инвалидов.
Заклеив царапину лейкопластырем, Олеся отнесла сумку на кухню, не без труда взгромоздив ее на стол. Еще подумала – надо же, этот Сергей выглядит скорее щуплым инженеришкой, нежели атлетом, способным без устали носить поклаже за дамой сердца.
«Женатик», - хмыкнула Олеся, выгружая продукты из пакета в холодильник. Подобные типы не раз встречались в ее жизни. Одни, более нахальные, сразу предлагали ей вакантное место любовницы, желательно без капризов и претензий. Другие подходили бочком, лукаво улыбались и что-то лепетали о совместном распитии бразильского кофе. И тех и других Олеся отшивала сразу, не вдаваясь в подробности.
Впервые мужчина, прежде чем начать разговор, предложил свою помощь. И, главное, как интересно – видел, запомнил лицо, имя, адрес, профессию, даже адрес!
-Ой!- вдруг спохватилась Олеся, а что, если он вовсе никакой не Сергей Пушкин, а вор-уголовник Жорж Милославский, и не помощь предлагал, а покушался на ее честь.
Медсестра схватила телефон и набрала номер регистратуры.
-Надюш, это Крылова. Сбегай в архив, солнышко, глянь, был ли у нас такой больной – Сергей Пушкин. Какой год? Этот, весной дело было.
В трубке зашуршало. Где-то на втором плане препирались два женщины, и Олеся даже вроде бы различила визгливые интонации старшей медсестры.
-Олюсь, ты знаешь, был. В марте, ему вакцину от столбняка вводили, а что?
-Спасибо, Надюшка! Пока!
«Значит, не обманул», - удовлетворенно подумала Олеся. Не будешь же у каждого встречного паспортные данные спрашивать. Правда так правда. Жалко, что женат – похоже, мужик добрый.
-Вот мне бы такого, - рассеянно произнесла Олеся и подняла голову. Из стеклянной дверцы серванта на нее глянуло молодое, уставшее лицо в ореоле пепельных кудряшек, переживших не одно мелирование. На лице выделялись два ярких пятна – большие голубые глаза и полные розовые губы, в два слоя покрытые помадой. Такое лицо вряд ли может запасть в душу с первого взгляда, однако ж запомнилось! Значит, ухватил острый глаз Сергея какую-то неприметную черточку, зацепил и распутал как клубок. И вот она, как на ладони перед ним, и всю душу ее он насквозь увидел, понял и поставил рядом со своей.
«Грех это, не надо», - попробовала образумить себя Олеся, раскрывая молитвослов. И сразу же на глаза попалось: «Не возжелай жены ближнего своего».
-Женатик, жалко, - вздохнула Олеся, закрывая книгу.

Сергей не лгал. Если бы Олеся попросила, он бы и паспорт показал – скрывать нечего. Да, по фамилии Пушкин, но отнюдь не правнук поэта. Женат, супругу зовут Татьяна, и их браку скоро минет пять лет. Оба еще молодые – по тридцать лет. Татьяна – художник-декоратор в Малом театре, сам Сергей работал консультантом в юридической фирме, зарабатывал достаточно, чтобы дена ни в чем не имела отказа. Детей у супругов не было, но прогнозы врачей давали супругам призрачную надежду. Тайн друг от друга у них не было, переживания одного близко к сердцу принимал и другой.
Как-то раз Сергей обмолвился, что для полного счастья ему теперь не хватает только любовницы. Денег, чтобы содержать обеих женщин, ему вполне хватит, а уж любви тем более. Татьяна усмехнулась.
-Заводи, - она насмешливо повела левой бровью. – Я читала, что таким образом мужчины самоутверждаются.
Сергей воспринял ее слова как укор, но задумался. Порой, в метро, в автобусе или на улице он мысленно примерял на хорошеньких женщин маску предполагаемой любовницы, и все равно мысленно ставил супругу выше пестрой накрашенной массы. Татьяна привлекла его удивительно сильной чертой – терпением. Целый год он добивался руки и сердца художницы, пока она не дала окончательного согласия.
Его родители приняли молодую женщину без колебаний, хотя и поначалу были сомнения – Татьяна воспитывалась в детском доме, но пребывание там не сильно сказалось на ее характере. Она не умела воспитывать детей, часто витала в облаках и видела мир через призму искусства.
Когда они переехали в новую, купленную в рассрочку квартиру, Таня своими руками преобразила все потолки, даже мебель была сделана по ее чертежам. Сергей, человек далекий от художества, безмерно восхищался талантами жены, и был даже готов помочь ей организовать маленькую выставку, но вскоре после свадьбы Татьяна забросила графику и устроилась на работу в театр, где требовались декораторы. Она заново училась видеть мир, теперь через призму материального. Рисуя на тканых занавесах, раскрашивая деревянные перегородки, Татьяна вживалась в театральную жизнь. Но, как и Сергей, из множества кандидатуроднозначно выбирала совего мужа.
Однажды ночью Сергей снова вспомнил о желании завести любовницу. К его немалому удивлению, Таня вновь ответила согласием, лишь поинтересовавшись, не с жиру ли он бесится.
-Пойми, золотко, - принялся убеждать ее Сергей.-  Я по-прежнему считаю, что ты самая лучшая женщина, и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Но ты – более широкая часть меня, более светлая, если можно так сказать. Однако существует и другая, темная сторона, и она требует своего.
Татьяна пожала плечами. Ее тонкие губы сжались в черточку, но складки тотчас разгладились.
-Я не собираюсь тебе запрещать, - сонным голосом отвечала она, прижимаясь к плечу мужа. – Только, пожалуйста, думай о последствиях.
Сергей лежал на спине, закинув одну руку под голову, а другой лаская грудь Татьяны.
-Я найду какую-нибудь скромную милую девушку, не из тех шалав, что трясут из мужиков деньги и под шумок сваливают. Вспомню молодость, первые свидания, робкие поцелуйчики под скучной осенней луной… Да просто отдохну душой и телом, а потом, набравшись сил, вернусь к тебе – моей единственной и любимой!
Он наклонился и игриво ухватил губами ее за ушко.
-Делай что хочешь, - отозвалась Татьяна, погружаясь в дремоту. – Ай, не кусайся!
Долго в ту ночь Сергей не мог заснуть. Ходил на кухню пить воду, выходил на балкон смотреть на желтеющие клены, потом забирался под одеяло и, вздыхая, ворочался с боку на бок, но принятого решения, больше похоже на каприз, не изменил.
Через неделю поисков ноги привели его в магазин, где он и заметил Олесю. Увидел, вспомнил, как ходил к ней на уколы, и вдруг почувствовал странную
нежность по отношению по отношению к этой обделенной жизнью девушке. В ней и в самом деле не было ничего особенного, даже неприхотливый по части женской красоты Сергею она ничем ни приглянулась.
Глядя как она выходит из магазина с тяжелым пакетом – видно, закупилась на неделю, чтобы не бегать после дежурства – первым и естественным намерением Сергея было предложить Олесе руку помощи. Его не испугало настороженное отношение к нему Олеси – ничего, пусть привыкает. Сергея, после длительной осады Татьяниной крепости, уже не пугала холодность молодой медсестры.
 

-Крылова, к тебе пришли! – крикнула старшая сестра, сунув толстое опухшее лицо в приоткрытую дверь процедурного кабинета. Олеся сдернула голубую маску на подбородок и вышла в коридор.
На скамейке между бабой в инвалидной коляске и кашляющим стариком с костылями сидел вчерашний мужчина.
-Здравствуйте, Олеся! – жизнерадостно произнес он, ловко вынимая из дипломата небольшую коробочку вишен в коньяке. – Я пришел ненадолго, только поздороваться.
Олеся заметила, что баба с любопытством смотрит на них. Старик даже кашлять перестал.
-Зачем вы пришли?! – испуганно прошептала она, прячя руки за спину и мотая головой. – Нельзя, уберите это. Больные смотрят.
Сергей послушно спрятал коробку обратно в дипломат.
-Давайте тогда вечером встретимся, - заглядывая ей в глаза, настаивал он. – Я работаю до шести, вы, наверное, тоже. Часов в семь вас устроит?
-Да, да, только уйдите, пожалуйста! – умоляюще сложила руки Олеся.
-В семь на Каширке, хорошо? Приходите обязательно, Олеся, слышите? Приходите!
Закрыв дверь кабинета, Олеся перевела дух. Не хватало непрошенных гостей и на работе.
-Зачем я согласилась? – спросила Олеся сама себя. Голос, гулко отразившись от кафельных стен, завибрировал в пространстве.
Затем, чтобы провести вечер с приятным мужчиной – признайся, ведь ты уже сама не против? Выпить чуть-чуть шампанского (больше нельзя, завтра с утра на работу). Вспомнить, каково это – быть любимой и желанной. После долгих уговоров дать ему номер телефона, который он, несомненно, забудет на следующий же день.
После дежурства Олеся не стала даже прихорашиваться, твердо решив от всевозможных ресторанов отказаться.
На Каширке мост с одной платформы на другую был полон людьми. Олеся притулилась с краю, прижавшись к перилам. Вдруг ей стало стыдно за свой убогонький плащик и стоптанные на каблуках полусапожки. Олеся ругала себя за слабохарактерность – другая давно бы развернулась и ушла, а она все смотрит на электронные часы на платформе. Сергей опаздывал.
-Еще один поезд, и поеду домой, - успокаивала себя Олеся. Ее била дрожь - то ли от метрополитенного сквозняка, то ли от предчувствия встречи.
-Олесенька, простите, я задержался, - большой пурпурный бутон возник перед ее лицом. Позади цветка стоял Сергей, с раскрасневшимся от бега лицом и прилипшими ко лбу мелкими волосками.
-Да что вы, я сама только что пришла, - робко возращила Олеся, принимая розу.
-Если не возражаете, я вас угощу чашечкой кофе с коньяком, - сказал Сергей, подавая ей руку "калачиком". Олеся, ощущая мелкую дрожь внизу живота, взяла его за локоть. От Сергея крепко пахло одеколоном, а на тоненьких стеклах очков таяли первые в этом году снежинки.

Кафе Сергей выбрал неслучайно. Именно в "Смоки-баре" он впервые увидел свою будущую жену Татьяну.
Молодая девушка сидела с подругами за соседним столиком  - отмечали ее именины. Подруги смеялись, поднимали тосты за всех Татьян, и за самую лучшую из них - Танечку Петрову, студентку пятого курса Строгановки. После тоста - за твоего любимого мужчину - Сергей обернулся. Татьяна тогда только что вышла из больницы, где около месяца восстанавливалась после воспаления легких, и ее бледная кожа в сочетании с черными волосами, мягко лежавшими на плечах, производила демоническое впечатление.
"Ну и ведьма", - подумал Сергей. Ему даже не потребовалось напрягать зрение, чтобы разглядеть, что "ведьма" очень даже ничего. В ее четрах лица просвечивались глубокие армянские или грузинские корни, причем аристократической породы. Сергей снова наклонился над своей чашкой кофе, но его внимание привлек низкий женский голос, сказавший:
-Мой любимый мужчина? Он ни разу не появился, хотя мне уже двадцать четыре...
Обычно, слыша нечто подобное из уст молоденьких семнадцатилетних девушек, Сергей лишь снисходительно усмехался. Но именинница произнесла это с легкой ноткой презрения.
Подруги дружно принялись сокрушаться, как же много сволочей развелось на свете, которые не хотят замечать таких умных и красивых девушек, как они. И сквозь щебечущий гомон девчонок прорезался негромкий баритон:
-Разрешите мне стать вашим любимым?
Татьяна удивленно подняла брови; уголки губ ее опустились.
-А вы достойны?
-Да, - твердо ответил Сергей. - Мне тоже двадцать четыре, и до сих пор ни одна женщина не называла меня любимым.
Его самоуверенный тон, упрямо вздернутый подбородок и теплая ладонь, накрывшая ее кисть, подтолкнули Татьяну к неожиданному даже для нее самой шагу - она согласилась. Но Сергею пришлось еще целый год встречать Таню после работы, пока они оба не осознали всю глубину и грани их отношений.

"Смоки-бар" за шесть лет почти не изменился, разве что после последнего ремонта стены из синих стали бежево-розовыми, да мебель вместо пластика стала деревянной. Они сели за крайний столик у окна, и Сергей заказал две чашечки кофе с коньяком ("нет-нет, не надо!" - "что вы, это очень вкусно").
- Я не понимаю, чего вы добиваетесь? - нервно спросила Олеся, растирая замерзшие пальцы. Сергей повесил ее пальто на деревянный выступ на стене рядом со своим плащом и сел, вытирая очки замшевой салфеточкой.
- Чего я добиваюсь? - переспросил он, надевая очки. - Пока ничего. Хочу посидеть с милой девушкой, угостить ее чашечкой кофе - спасибо, а вот, кстати, и оно.
Олеся ложечкой помешала в чашке и отпила маленький глоточек. В животе потеплело.
- Ну, вот посидите вы здесь, угостите, а дальше-то что?
Сергей насмешливо сдвинул очки на нос и близоруко сощурился на Олесю.
- Гм... К сожалению, домой я вас пригласить не могу - жена-с... Но, если вам будет угодно, свободная квартира найдется.
- Да я не о том! - вспыхнув, отвечала Олеся. Она размотала колючий шарфик, бросив его на стул возле себя.
- Послушайте, Олесенька... Разрешите на "ты"? Так вот, Олеся, я полагаю, у нас только два выхода - после кафе мы либо благодарим друг друга за приятный вечер и навсегда расходимся, либо ты разрешишь мне иногда тебя видеть.
- Стать любовницей? Ну уж нет! - гневно воскликнула Олеся, однако не вскочила и не убежала.
Сергей помолчал, дожидаясь, когда на щеках Олеси растают алые пятна.
- Да, ты угадала... - тихо произнес он.
Олеся почувствовала неловкость за свою вспышку.
- Мне так неудобно, извините, - начала она, прижимая руки к груди.
- Нет-нет, Олесенька, это я виноват. Но мне показалось, что мы можем стать друзьями.
Олесю так тронул его проникновенный тон, что она слово за словом рассказала Сергею свой неудавшийся роман с юношей-санитаром.
- Не думай больше о нем, ладно? - попросил Сергей. Олеся, застыдившись, уткнула взгляд в полупустую чашку, где на стенках чуть-чуть пузырилось кофе.
- Я уже взрослый человек, Олесенька. Я женат, у меня есть два друга, полтора десятка знакомых, но ни один человек не вызывал во мне такого странного чувства, как ты. Ты кажешься мне совсем юной, романтичной девушкой, которой очень не хватает личного "прынца". Может быть, тебе не удавалось его отыскать, может, ты не искала как следует... Я в каком-то смысле фаталист. Я верю, что в делах любви надо быть очень осторожным, потому что отвергнутая или осмеянная любовь мстит через годы.
- Меня в школе очень любил один мальчик, - призналась Олеся, вертя полуоторванную пуговицу на рукаве. - На выпускном он мне сказал, что очень любит и хочет на мне жениться. А я засмеялась и ушла. Его тоже звали Сергей.
- Вот тебе и аукнулось, - заметил Сергей.
Олеся вконец растерялась под его взглядом. А он, как строгий учитель, продолжал укорять ее за ошибки молодости.
- Вот видишь, Олеся, все сходится. Ты отказала влюбленному в тебя мальику, потом мальчик отказал тебе, и тогда судьба дала еще один шанс.
- Ты? - выдавила Олеся.
- Может быть, и я...
Олеся уставилась на свои стиснутые руки. По спине бежал холодок, свитер прилипал и царапал кожу. От мужчины, присевшего за соседним столиком, сильно пахло перегаром и, словно желая заглушить запах, он много курил. Олеся закашлялась, пряча нос в широкий воротник.
- Еще кофе? - спросил Сергей.
Олеся отрицательно помотала головой.
- Тогда пойдем?
- Да, - высунувшись из воротникового убежища, выдохнула Олеся.Сергей набросил на плечи плащ и помог Олесе снять пальто с вешалки.
На улице шел крупный перистый снег. Сергей накинул на голову капюшон.
- Олеся...
- Да?
- Я тебя не утомил? Если меня не остановить, я могу бесконечно философствовать..
- Нет, нет, все в порядке. Мне было интересно.
Сергей остановился и обеими ладонями взял Олесю за щеки.
- Ты боишься меня?
- Нет, с чего ты взял?
- Мне кажется, или ты в самом деле боишься?
Олеся высвободилась из ладоней и уткнулась ему в грудь, в теплый мирок, где витал вкусный запах мужчины, его силы и нежности.
"Как я соскучилась!" - подумала Олеся. По этому будоражащему душу запаху, по объятиям сильных рук... по чужим губам.
Олеся не заметила, как сама поднялась на цыпочки, позволив Сергею ее поцеловать. И сама же, испугавшись, прервала поцелуй.
- Хватит, хватит! - Олеся отвернулась, вытирая губы перчаткой. Сергей поправил очки и улыбнулся - по-доброму, как улыбаются ребенку.
- Вот теперь я тебя, похоже, и вправду напугал. Пришел какой-то незнакомый мужик, за руки хватает, целует.
- Нет, я не боюсь, - ответила Олеся. Ей было стыдно и неловко - за поцелуй, за свой виноватый взгляд, за две руки в потертых кожаных перчатках, которые так бережно держал Сергей. Она глубоко вздохнула, отстранилась от него, и они пошли к метро, не глядя друг на друга и не произнося ни слова.
- Тебе до какой станции?
- До "Царицыно".
- Ну, давай тогда, - Сергей ладонью стряхнул снежок с Олесиных плеч и на секунду прижал ее к себе.
- А ты?
- Я отсюда на трамвае доеду, не волнуйся. Тебе можно будет завтра позвонить?
- Конечно, - Олеся покопалась в сумочке, но никакого листочка бумаги не нашла, только уронила перчатку, так что пришлось записывать номер на автобусном талончике.
- Девушка, вы на следующей выходите? Девушка, я вас спрашиваю!
- Что? Нет, я...
"Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - "Красногвардейская". За стеклом поплыли огни. Поезд набирал скорость, чтобы через три минуты оказаться в другом месте.

Сергей открыл дверь своим ключом - Тани еще не было. Зажег свет в прихожей и на кухне, щелкнул кнопкой электрического чайника и сел перед телевизором. Шли вечерние новости.
- Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. К сожалению, сейчас мы не можем подойти к телефону. Оставьте свое сообщение после гудка... Сереж, я задержусь на работе, надо срочно доделать кое-что. Завтра генеральная репетиция, а здесь еще конь не валялся. Разогрей себе картошку с котлетами, и... Кстати, у нас хлеб закончился. Все, целую.
Сергей выключил телевизор и лег на диван, закрыв глаза.
Ему снилась Олеся.

- Таня, бросай! У Гусарова день рождения, иди к нам!
В дверях гримерки показался Роман Черкесов, известный питерский актер, любимец молоденьких девушек, тридцатитрехлетний холостяк с гирляндой любовных приключений за спиной.
Татьяна усмехнулась. Она стояла на высоченной стремянке, держа в руке измазанную краской кисточку. Рабочие, переругиваясь, плавно сдвигали широкий деревянный каркас справа налево, чтобы Тане было удобнее его красить. Они устали, им хотелось оставить в покое тяжеленную "дуру" и пойти к веселым актерам, выпить по рюмочке-другой за здоровье Марата Степановича, худрука. Только упертая Петрова никак не угомонится. То занавес криво повешен, то колесо со стены падает, то декоративный фонтан не разбирается. Вот теперь ей пришелся не по вкусу цвет стены боярской усадьбы - слишком светлый. Взяла лестницу, полезла перекрашивать.
- Танюшка, слезай!
Роман подошел к лестнице и постучал по ступеньке.
- Ромка, уйди, сейчас на тебя краску уроню!
- Эй, вы там, наверху!
- Да отойди ты!
Но Роман, уже не совсем трезвый, продолжал трясти.
- Танька! Слезай!
- В самом деле, Татьяна Михайловна, хватит! - заголосили мужики в спецовках.
Таня подхватила ведерко за железную ручку и стала спускаться.
- Держу, держу! - радостно завопил Роман, хватая ее на руки.
Рабочие засмеялись и повезли скрипящую стену к заднику.
Дверь комнаты, распахнутая, пинком, с дребезжанием ударилась в стену.
- Трам-пам-парам! Прошу любить и жаловать - Татьяна Михайловна, лучший художник-декоратор Больших и Малых академических тектров, - объявил Черкесов, внося Татьяну в гримерку. Актеры зашумели.
- Простите, ради Бога, Танечка, - поднялся виновник торжества, - это я просил Романа вас позвать.
- Носить на руках прекрасных женщин - задача истинного джентльмена! - откликнулся Роман, ставя Таню на пол, и, подчеркивая последнее слово, поцеловал ей ручку.
Татьяна шутливо стукнула "рыцаря" по голове.
- Дурак ты, Ромка! Мальчишка!
- Я молод, молод! Знал ли ты разгульной юности мечты? - встав в патетическую позу, с завыванием и закатыванием глаз продекламировал Черкесов.
- Проходите сюда, Танюша, - Марат Степанович подал ей руку и помог сесть на высокий трон, перетащенный в гримерку из-за сцены. С царского места Татьяне было лучше видно, кто собрался на день рождения художественного руководителя. По правую руку сидела почтенная старуха, одна из старейших актрис театра, Закровская Екатерина Николаевна. Ее никто не любил за капризный и стервозный характер, но терпели - на нее в основном шли люди постарше, обеспечивая стабильные кассовые сборы для любой постановки с ее участием. Возле Закровско сидели молодые супруги Колосовы, недавно переехавшие из Екатеринбурга актеры, в основном задействованные в сериалах.
Татьяну худрук посадил слева от себя; справа оказалась примадонна Нагарова, дама бальзаковского возраста, но с внешностью девочки-снегурочки. Ей всегда доставались роли Золушек и Красных Шапочек на елках.
- Вам очень пошла бы корона, Танечка, - доверительно наклонившись, сказал Марат Степанович. Сидевшая напротив них актриса Матросникова нахмурила брови.
- Что же вы, Марат Степанович, декораторшу на трон сажаете, а мне какая-то колченогая табуретка досталась?
- Рома, принесите Марине Борисовне кресло из моего кабинета, - едва заметно охладив голос, произнес Гусаров. - Ну, Танечка, чего желаете? Вам шампанского или вина? Екатерина Николаевна, будьте любезны, передайте салатик.
- Марат Степанович, я не голодна, - отодвигая тарелку, улыбнулась Татьяна.
- Тогда по рюмочке?
- Ну хорошо. Только одну, не больше.
- Желаю сказать тост! - поднялся Колосов. Все положили вилки и взяли в руки по бокалу.
- Один скажет тысячу слов, и все они станут золой. А я скажу одно слово, и пусть оно обернется золотом... Марат Степанович, разрешите от нашего общего имени - моего и супруги, думаю, к нам присоединятся остальные - поздравить вас с датой хоть и "квадратной", - Колосов начертил пальцем в воздухе многоугольную фигуру, ибо некоторое помутнение в глазах помешало ему изобразить полноценный четырехугольник, - но тоже очень достойной. С сорокасемилетием вас!
Со звоном сдвинулись бокалы над полупустыми тарелками с остатками оливье и куриных ножек.
- Берите икорочку, селедочку, - Гусаров подтолкнул фарфоровую бутербродницу к Татьяне.
- Меня муж ждать будет, не могу.
- А вы позвоните ему. Скажете, что много работы, немного задержитесь. Телефон у меня в кабинете. Сходите-сходите.
Татьяна извинилась и вышла из-за стола. Следом поднялся Гусаров, вытер холеные губы салфеткой и покинул гостей. Вслед ему ревниво смотрела Матросникова.

В театре топили неравномерно. Первый этаж и гардероб были жаркими как тропики, и бабуси-гардеробщицы всю зиму ходили в своих ситцевых халатиках взмокшие и потные. Второй же этаж, гримерки и комнаты руководства вымерзаил, несмотря на два слоя ваты в оконных проемах.
Гусаров, в отличие от большинства актеров, никогда не мерз. Окна его кабинета мыли два раза в год, осенью  делали слабую попытку заклеить, но Марат Степанович эти порывы пресекал. Форточка не закрывалась даже в двадцатиградусные морозы, и актеры, собираясь к нему в кабинет, заранее накидывали плечи пальтишки.
Четыре года театр держался на Гусарове. Его предшественник принял храм культуры в ужасающим состоянии, но внезапно умер, не успев сделать и половины задуманного. Гусаров с пылом взялся за работу: нашел новых режиссеров, привлек актеров из других театров, заключил контракт с какой-то строительной фирмой на ремонт сцены. Мало-помалу дело пошло на лад. На две новых пьески, благодаря широкой рекламе, потянулась публика. В прошлом году театр со скандалом покинула известная актриса. Злые языки судачили, что за участие в новой постановке сражались две красавицы, но победила более сговорчивая. Спектакль прошел на ура, хоть в прессе не-нет да мелькали колкие замечания бывшей примы о театре вообще и худруке в частности.
Марат Степанович хранил молчание, действуя по поговорке: "Собака лает - ветер носит".
Дамы его любили всегда. В юности он играл героев-любовников, после армии пошел во ВГИК, проучился год, бросил и поступил в Щукинское. Получив диплом актера, следующие двадцать лет колесил по театрам Советского пространства. После сорока, когда душа устала от лицедейства, да и роль Ромео стала жать на старые ботинки, Гусаров взвалил на себя бремя художественного руководителя. Бархатный голос и манеры Павла Кирсанова сыграли на руку - его позвали возглавить сначала Владимирский Драмтеатр, а потом, через влиятельных друзей в Министерстве культуры и любовницу - народную артистку СССР, он перевелся в полуразвалившийся филиал Малого театра в Москве.
В линой жизни Марата Степановича тоже хватало метаний. Его много любили - за благородную осанку, серебрянные нити в волосах, за умение целовать даме руку и вовремя говорить комплименты. Не раз и не два ведущие актрисы брали декрет или же уходили из театра из-за чрезмерной любвеобильности худрука. Официально Гусаров был холост, детей младше восемнадцати не  имел, и вообще под пристальным взглядом был невинен как молодой ягненок.

Форточка была открыта на два пальца - по меркам Гусарова всего ничего. Но Татьяна все же подошла к окну, прикрыла форточку и задернула пропитанную пылью и табачным дымом штору.
На столе стояли два телефона - один, поцарапанный, с продольной трещиной в пластмассовом корпусе, словно его не раз роняли со стола, прятался в уголке за бронзовым подсвечником в виде индийского слона.  Другой, в центре, смотрелся совсем нелепо, как будто был снят с витрины антикварного магазина: огромный, черный, с позолоченными рычажками и кнопками, - подарок одного японского бизнесмена в день премьеры.
Татьяна выбрала старенький телефон, проигнорировав японского монстра. После набора номера раздались длинные унылые гудки. Один знакомый музыкант как-то сказал, что гудок звучит в тональности "ля-бемоль", и Татьяна обычно вслушивалась, пытаясь угадать, был ли прав музыкант.
"Ля-бемоль" сменился "ми" первой октавы: "Здравствуйте. К сожалению, мы не можем сейчас подойти к телефону. Оставьте свое сообщение после гудка".
Сергей часто задерживался на работе допоздна. У него было много дел, криенты порой попадались очень требовательные и за решение своих проблем во внеурочное время хорошо платили. Да и сама Татьяна не любила рано возвращаться - пустой дом и темные комнаты действовали на нервы. Она привыкла, еще с детского дома, постоянно находиться в кругу знакомых. Первое время после свадьбы у них дома жила двоюродная сестра Сергея, она готовилась к поступлению в МГИМО и усиленно занималась.
После того, как сестра переселилась в общежитие, Сергей предложил завести собаку. Но о породе супруги так и не смогли договориться. Муж хотел добермана иил какого-нибудь терьера. Татьяна возражала против охотничьих собак. Ей были по душе симпатичные бело-рыжие колли с узкими как носок модного ботинка мордочками.
Татьяна представила, как сейчас бы заливалась лаем в ответ на трель телефонного звонка так и не заведенная колли.
Осторожно приоткрылась дверь. Ветром распахнуло форточку, и шторой плеснуло Татьяну по плечам.
-Вам что-нибудь подсказать? - сказал Марат Степанович, подходя к столу кошачьими шагами.
-Спасибо, я уже.
Татьяна положила трубку на раздолбанный аппарат. Марат Степанович мягко накрыл ее руку сухой ладонью. Черные глаза Татьяны встретились с лукавым прищуром Гусарова.
-Перестаньте, Марат Степанович, - она нахмурила брови.
-Танечка, вы самая обаятельная женщина...
-...в этой комнате?
Гусаров шевельнул усами.
-А вас голыми руками не возьмешь, - уважительно протянул он. - Я буду называть вас Розой.
-Лучше кактусом.
Худрук усмехнулся: его тонкие серые полоски над верхней губой дрогнули, приподнялись, показывая крупные зубы, желтоватые у корней, и розовую полоску десен, и снова выпрямились.
-Я могу идти? - спросила Татьяна, нажав на слово "могу".
-Если я скажу "нет", вы разве останетесь?
-Я замужем, между прочим.
-В наше неспокойное время это не имеет значения.
-Для меня имеет.
Татьяна выдернула руку. Задетый грубым обращением телефон звякнулся на пол, из разбитой коробки посыпались пластиковые кусочки.
Гусаров, укоризненно поглядев на художницу, опустился на колени.
-Марат Степаныч, мы вас уже заждались! - в дверь заглянула чернявая головка Романа. - Шампанское нагрелось и дамы заскучали.
-Иду, иду!
Татьяна обошла коленнопреклонного, пыхтящего в поисках закатившейся под стол телефонной трубки Гусарова, и прошмыгнула в дверь.
-Тань, ты чего нашего Степаныча соблазняешь, а? - Ромка глумливо оскалился, в темноте рта влажно блеснул алый язык.
-Да пошел он, - беззлобно отмахнулась Татьяна. - Ему давно пора операцию сделать.
-Кастрацию, что ли?
-Не-е-е... Беса из ребра вытащить.
И она, щелкнув Черкесова по носу, убежала в гардероб.